Двадцать пять… Мне двадцать пять и ровно столько же мне осталось сидеть здесь – в тюрьме.
Я проведу за решёткой почти полжизни, и у меня нет шансов выйти на свободу раньше: я сижу за терроризм.
Что? Уже готовы захлопнуть книгу и забрызгать её страницы ядовитой слюной? Да, я террористка, да, так меня назвали ваши судьи, да, так называете меня вы. А для моего народа, я почти национальная героиня, и была бы его воля, мне бы поставили шикарный памятник в самом центре моего родного села.
Вы скажите: «Ты - убийца! Убийцам не ставят памятники!» Я не убила ни одного человека. Да, я перевозила взрывчатку для теракта, но от неё пострадал только сапёр, пытавшийся её обезвредить, но это ведь его работа! Я всего лишь перевозила взрывчатку, а мне дали двадцать пять лет!
Двадцать пять лет молодости. Когда я выйду из тюрьмы, мне будет пятьдесят. У меня не будет семьи, детей, внуков, я умру в полном одиночестве, и меня похоронят в безымянной могиле. От меня будут шарахаться и взрослые, и дети. Меня будут бояться, меня назовут ведьмой, и каждый будет показывать пальцем в мою сторону и заговорщически шептать: «Она сидела…»
Вы поставили на мне клеймо, Вы лишили меня всего того, что имеете сами. И за что? За то, что я всего лишь один раз ошиблась?
***
Мне осталось жить пять минут, может чуть больше… Вообще это очень удобно, когда точно знаешь, когда умрёшь. Можно успеть основательно попрощаться с жизнью. Только вот как с ней прощаться? Этому ведь не учат ни в одном учебном заведении, а забавный бы был предмет: «основы прощания с жизнью». Наверное, нужно попрощаться с мамой, папой, родиной, женой, детьми… А что делать человеку, мать и отец которого умерли от тифа, родина которого прокляла его и выкинула из своей жизни, как мусор… Жены у меня не было, мои дети не родились и никогда уже не родятся. Мне не с чем прощаться и нечего терять. Жизнь моя прошла напрасно… Всё кончено, хотя ничего и не было. Не было этого – всё. Что-то было, но что-то всё не то, не так…
Вся жизнь, особенно последние несколько лет - кровавый туман перед глазами. И смерть походит на жизнь, как две капли воды. Это забавно. Сейчас я стою в длинной очереди на расстрел. Рядом со мной стоят живые люди, у каждого своя судьба, но у всех этих судеб один и тот же конец - пуля в голову, если повезет, конечно.
Огромная машина поглощает сотни людей. У командира уже болит рука, отдающая приказы, он всё чаще отдыхает, даря обречённым последние минуты жизни. Выкопанный утром ров к полудню уже завален трупами, песок под ногами пропитан кровью. Смерть, кругом смерть, такая разная, такая чужая…
А какой будет моя смерть? Неужели мне просто раскроит череп, и мои мозги разлетятся по округе? Я не хочу так умирать. Я хочу по-другому, хочу иначе… Надо подготовиться, надо собраться с мыслями, надо…

***
Знаете, у меня не было выбора. И не надо мне говорить, что он есть всегда. Поверьте, иногда его действительно не бывает.
Да, конечно, я могла отказаться, но у нас не принято отказываться от предложений, подобных тому, что сделали мне.
Вот скажите, чтобы вы ответили, если бы к вам пришёл старый знакомый вашего отца, по слухам чей-то полевой командир, и сказал вам:
- Фатима, нам нужно перевезти груз в Москву. Это не противозаконно (слышите: не противозаконно!). Возьмёшься за это дело?
Добавьте к этому то, что старый знакомый вашего отца, принадлежит к тем людям, которым не советуется говорить «нет». Ну что, есть у вас выбор? Нет. И у меня не было, поэтому я лишь кивнула головой и ответила:
- Угу.
Да, мне заплатили деньги, я этого не отрицаю. А зачем мне отрицать. Денег на всех не хватает, каждый зарабатывает их, как умеет. Работы у нас в ауле нет, питаемся мы подножным кормом – что вырастил, то и съел. Чтобы что-то купить, надо что-то продать, а кому продать? Соседям? Им своё девать некуда. Так и живём. Все молодые мужчины по лесам, а в аулах только женщины, старики и дети. А у кого нет мужей, отцов, братьев в лесах, на что им-то жить? Что им делать? Вот и закутываются в чадру до глаз, обвязываются поясами со взрывчаткой и уходят к вам. Не из мести, а потому что сестру младшую надо замуж выдать, а брату ходить не в чем, мать и вовсе при смерти. А те хорошо платят, авансом выдают, вся семья на него год жить может, всё лучше, чем на панель, в Москву.
Так что не судите меня, у вас нет прав на это.
***
На поваленном дереве сидел молодой парень, почти совсем ещё мальчик, на нём ободранная шинель и сапоги без подошвы. Он выглядел очень уставшим, но всё его лицо сияло тихой радостью. Я знаю, он умрёт сегодня, почти сразу после меня, но кажется, ему не жаль расставаться с этой жизнью, он даже рад.
- Что расселся! Ну-ка быстро встал в строй, - озверевший от полуденной жары и смрада конвойный пнул парня ногой, тот бесформенной массой упал на траву. Он был уже мёртв. Солдат грязно выругался и оттащил тело к траншее, которая уже была доверху заполнена трупами.
- Фи, мухи, - брезгливо сказал начальник, вытирая от пота своё большое жирное лицо, Надо бы закопать, да новую траншею вырыть. И вообще отдыхаем два часа, работать невозможно.
Два часа! Вы только подумайте, два часа жизни! Два лишних часа жизни! Даже не знаешь радоваться ли этому или огорчаться.
Рыть могилу для себя мы, конечно же, должны были сами. Но сначала надо было закопать старую. Часть конвойных разбрелась по полю, отдыхать, остальные смотрели на нашу работу сквозь пелену сна, поэтому я улучил момент и нагнулся к трупу того парня, не дождавшегося расстрела. Мне стало интересно, почему такой счастливой была его смерть. Скрюченные руки крепко сжимали сложенную вчетверо бумажную иконку, на обратной стороне которой было написано лишь несколько слов: «Милый мой, Олежка! Где бы ты ни был, помни обо мне. Ксения. В день нашей помолвки, пятого мая сего 1920 года.
Всё-таки права была Она: ничто и никогда не бывает напрасно.
***
Человек привыкает ко всему, даже к войне, даже к смерти… Звучит пугающе, но это так. Недавно мать прислала мне письмо, в котором вскользь, как о совершенно обыденном событии, сообщила о смерти моего младшего брата – Ахмада. Он подорвался на мине, когда гулял в лесу.
Его собрали по кусочкам и похоронили. Тихо, спокойно. Мать расстроилась только из-за того, что пришлось кормить людей, сколотивших гроб.
Эта треклятая война унесла жизнь трёх моих сестёр, отца и теперь уже четырёх братьев. У моей матери осталась я, маленькая Амина, и самая старшая Зульфия, уехавшая в Грозный. Она лишилась последнего сына, а горюет только о заколотом баране…
Впрочем, зря я так строга матери, сама не без греха…
Я помню, как погиб отец, это было три года назад. Ночью я проснулась от шороха. Мне показалось, что какой-то зверёк скребётся о дверь нашего дома. Все спали, мне очень не хотелось вставать, я повернулась на другой бок и попыталась заснуть снова, но тут раздался стон, явно человеческий стон… Я выругалась и накрыла голову подушкой, мне не было никакого дела до этих звуков, они лишь мешали моему сну. Стоны становились то громче, то тише, но не прекращались ни на секунду.
Наконец, я сдалась, накинула на плечи шаль и отперла дверь – на пороге лежал мой бедный отец. Он с мольбой взглянул на меня - надеялся, что я облегчу его страдания. Но я лишь присела радом с ним на корточки и пощупала пульс, впрочем, это было лишним, я видела достаточно умирающих, чтобы понять, что минуты жизни моего отца сочтены. Было слишком темно, чтобы понять, что случилось, но меня это и не волновало. Я поднялась, поправила шаль на плечах и, немного подумав, вернулась домой – спать. Отцу всё равно не помочь, а сон во время войны стоит очень дорого!
Утром мы все проснулись от крика Зульфии, споткнувшейся о тело нашего отца.
***
Лето было таким же, как и сейчас – душным и спёртым, только тогда такая погода стояла не в августе и не на Украине, а в июне, в обычно холодном Петрограде.
Она лежала на моей груди и смотрела в высокое лазурное небо, изрешечённое листьями большой осины, казалось, она хотела впитать в себя это небо, вобрать каждую его частичку, запомнить его малейшее движение, чтобы никогда не забыть, чтобы вспомнить его в мельчайших подробностях, когда уже надо буде вспоминать.
А я вдыхал томно-терпкий запах Её волос и сходил с ума…
- Может, ты посмотришь и на меня?
Она улыбнулась и взглянула на меня так ласково, так страстно… Я не смог выдержать Её взгляда, я поцеловал Её. Она не упиралась, не возмущалась, Она приняла это как должное…
Рядом с Ней я терял рассудок, рядом с Ней я был счастлив, рядом с Ней не было ничего кроме меня и Её, да и меня-то не было.
Но однажды Она пришла ко мне. Она никогда не приходила раньше, даже когда я звал Её, я не был уверен в том, что она знает мой адрес. Поэтому я был очень удивлён, когда мне доложили о Её приходе. На Ней было длинное тёмно-зелёное платье, так шедшее к её тёмно-рыжим волосам, выбивавшимся из-под шляпки с чёрной вуалью, скрывавшей от меня Её прекрасные глаза.
- Пожалуйста, только не перебивай меня, - ледяным тоном заявила Она, останавливая меня в нескольких шагах от себя.
- Что случилось?! – я чувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, я читал свой приговор на Её лице. Она приложила свой палец в чёрной бархатной перчатке к моим губам и скороговоркой прошептала:
- Это наша последняя встреча. Я ухожу от Вас. Я так решила. Так надо, и не говорите ничего, - Она сделала шаг назад, и я увидел, как забегали её тёмно-карие глаза под чёрной вуалью.
Я упал, обнял её колени, я целовал её платье, а Она всё отступала, таща меня за собой по лакированному паркету.
- Хватит, это просто смешно! – зло сказала Она, отрывая от себя мои руки.
- И что, это конец? Конец?! Значит, всё было напрасно?!
- Запомните, пожалуйста, ничто и никогда не бывает напрасно. И Она ушла.
Я больше никогда Её не видел. Ходили слухи, что Она умерла от чахотки или уехала в Америку. Но как-то раз я увидел красного комиссара, девушку, и что-то знакомое сверкнуло в её карих глазах… Я видел её всего несколько секунд, я мог ошибиться…
***
Вчера меня возили на суд. Унизительное, надо вам сказать, ощущение: тебя, прикованную к тупоголовому уроду, чувствующему себя в форме, как минимум, королём, вталкивают в зал, наполненный слезами, воплями и ненавидящими взглядами, обращёнными на загнанного в клетку человека с глазами полными усталости. Для всех сидящих в зале, для вас он – убийца, чудовище… А для меня – парень из соседнего дома.
Мы всё детство вместе провели, он мой ровесник, мы вместе воровали яблоки у соседей, вместе бегали по горам… Я помню, как он взял отцовский автомат и ушёл в лес. Я плакала у него на плече, умоляя его остаться, я знала – это ничем хорошим не кончится. Но он ушёл, ему не нравилась спокойная жизнь, он хотел приключений.
Я его не видела с тех пор. Я не знаю, что происходило с ним, я не знаю, виноват ли он, но в суде я увидела не отпетого террориста или злого гения, я видела перед собой самого обычного человека, уставшего и глубоко несчастного.
Он узнал меня, я заметила, как вдруг блеснул и вновь погас огонёк в его когда-то красивых глазах.
Судья спросил, кто я. Я ответила (как будто он не знал).
- Что Вы можете сказать по существу дела?
- Я не слишком знакома с сутью дела… - ну да, скажите мне, откуда в тюрьме телевизор или газеты? Я, разумеется, слышала обо всём этом, просто нельзя было не слышать, но я не знала подробностей. Всё просто. Но стоило мне произнести эту вполне нормальную фразу, как в зале поднялся дикий крик и стон.
- Она издевается над нами!
- Столько детей погибло!
- А она?! Не знает!
- Вот, видишь?! Видишь, сволочь?! Это мои дети! Они погибли! Их убили такие, как ты и твой дружок!
И все эти обозлённые, ненавидящие весь мир женщины бросились ко мне, они тыкали в меня фотографиями своих детей, кричали, пытались ударить меня… Двадцать минут понадобилось судье и конвойным, чтобы восстановить спокойствие и унять этих упивающихся собственным горем матерей.
- Потерпевшие, я, конечно, понимаю всё ваше состояние, но можно как-то поспокойнее, суд всё-таки обычный, а не Линча, - заявил судья, стукнув молоточком, - Защита, это ваш свидетель, вот и задавайте вопросы.
- Скажите, пожалуйста, Вы ведь хорошо знали подсудимого?
- Рамзана?
- Да, Рамзана Даргаева.
- Конечно, мы росли вместе.
- Тогда расскажите о нём.
И я рассказала. Я рассказала о горах, о звёздах, о прохладных ночах, о тёмно-карих глазах вечности… Они все слушали меня, слушали, затаив дыхание, и даже несчастные матери на время забыли о том, что потеряли своих детей.
Я взяла паузу…
- Так у обвинения есть вопросы?
- Скажите, Вы можете подтвердить участие господина Даргаева в незаконных банд-формированиях?
И всё закончилось.
***
Меня всегда поражал тот суеверный страх, который победители испытывают к побеждённым, власть - к заключённым, а приводящие в исполнение смертный приговор - к приговорённым.
Я не понимал все эти бессмысленные, излишние, никому не нужные меры предосторожности. Я видел как-то раз толпу приговорённых, закованных в кандалы. Вот скажите, зачем вешать цепи на больных и голодных, которые и без них-то с трудом перебирают ногами? Чтобы не убежали? Куда? Кругом – бескрайняя степь без единого деревца, один выстрел в спину бегущему - и всё кончено. Я, слава Богу, был избавлен от кандалов, мне повезло.
После того как старый ров был засыпан, а новый выкопан, нас снова согнали в одну кучу, а потом выстроили в цепочку, конечно, первоначальный порядок изменения и я оказался не третьим, как должен был, а шестым, т.е. я встал только во вторую пятёрку, а, значит, время у меня ещё было. Расстрельная команда ещё не хотя поднималась, заряжала ружья, строилась…
Я попросил у своего конвойного закурить. Он воровато осмотрелся, строго зыркнул на меня, но цигарку всё-таки протянул.
- Петров! Только мать! Это что такое?! Эти сволочи у тебя ещё и курить будут?! Может, ты их ещё в ресторан сводишь?! – заорал старший по конвою, выбив нагайкой самокрутку из моих рук.
-виноват, товарищ командир! – вытянувшись в струну, ответил давший мне закурить солдат.
Я просил его потом ещё раз, но он даже не повернулся в мою сторону…
Бессмысленная жестокость. Что им могла сделать моя цигарка?! Я подпалил бы ей степь? Я сжёг бы ей конвойного и выбрался бы на волю? Чем бы она им помешала? Но нет, приговорённый – это животное, а, следовательно, можно удовлетворять лишь его животные потребности.
***
Я тщательно скрывала от сокамерниц свою статью. Это очень страшно быть террористкой в тюрьме, такие здесь долго не живут. Я всем врала, что убила своего любовника, мне верили…
Ещё в следственном изоляторе, где к «шахидкам» относятся лояльнее, я услышала множество рассказов о том, что делают с такими, как я, в тюрьме. Статья за терроризм – это клеймо на всю жизнь. Общество готово примириться с убийцами, воровками, грабительницами, мошенницами, но только не с террористками…
Вчера моим «соседям» удалось узнать, за что я сижу на самом деле. Пять пар злых глаз уставились на меня в тот момент, и змеиное шипение раздалось из всех углов:
- Девки, вы слышали, она – та самая, со взрывчаткой!
Слухи в их головах мгновенно сложились в жестокий пазл. Они мгновенно возненавидели меня, хотя до этого просто не замечали.
Человек – стадное животное. А первая потребность стадного животного, после еды и размножения, - это объединение в единую массу с кем-нибудь против какого-нибудь иного с целью выжать этого несчастного из общества, то есть подвергнуть изгнанию, приводящему к смерти изгоняемого. А если сказать короче, то любой человек обожает травить себе подобных.
Я не помню: кто и когда нанёс первый удар. Несмотря на горный воздух и воспитание на лоне природы, я никогда не отличалась крепким здоровьем, поэтому я отрубилась сразу.
Крики, злобные вопли и глухая боль – вот что изредка врывалось в моё спутанное сознание.
Я очнулась на руках у врача, не знаю, мой ли случайный крик привлёк внимание охраны, или это в одной из моих мучительниц проснулась совесть, но доктор пришёл вовремя: ещё бы чуть-чуть, и он бы уже не понадобился.
Когда меня клали на носилки, я отчётливо услышала, как тот, кто давал клятву Гиппократа, поправляя белый халат, сквозь зубы прошипел:
- Хоть бы сдохла эта долбаная чеченка…

***
Всегда интересно всматриваться в лица смертников, особенно в самую секунду до гибели. Пытаешься догадаться, о чём думает человек перед собственной смертью. Вспоминает всю прошедшую жизнь? Думает о том, что ждёт его в загробной? Просит прощения у Бога? У людей? Жалеет ли о содеянном? Гордится ли своими заслугами?
Увы, я видел достаточно смертей, и во мне нет такого наивного романтизма. Я знаю: последнее желание каждого, кто смотрит в дуло пистолета, - это изобразить на лице достойное выражение. Они мечтают запомниться расстрельной команде, командиру, товарищам, посторонним зрителям, врагам… Глупцы, это могло быть актуальным только раньше, в девятнадцатом веке, в веке поэтов, а в наше время льётся столько крови и столько смертей пробегает перед глазами, что не помнишь лица даже тех, кого убиваешь сам, ни то что случайных смертных, а уж если бы люди из расстрельной команды запоминали каждого расстрелянного, то они бы все поголовно сидели в психушке.
Только один раз в жизни я запомнил лицо мёртвого. Ещё в четырнадцатом, в Галиции, я увидел носилки с трупом старого генерала, его убил оголодавший солдат. Генерал приехал из Петрограда с проверкой. Лоснящийся от жира, довольный жизнью, в чистом кителе, он с язвительно гордой миной проходил мимо нас, измотанных, грязных, оборванных голодных, и мерзким начальственно презрительным тоном отчитывал за каждую не застёгнутую пуговицу. Наконец, он увидел одного солдата, уже немолодого, с «георгиями» на груди.
- А что же ты дружок сапоги не почистил?
- Так из окопа только-с…
- Так надо успевать-с!!! - заорал генерал. Солдат не выдержал и пырнул штыком его огромное брюхо. Всё случилось так неожиданно, что никто не успел ничего сообразить…
И вот я увидел этого генерала, мёртвого, такого нелепого, пустого и ничего уже незначащего… И понял, как мало мы значим в этом мире.
***
Забавно, я так долго не вела этот дневник… Видимо, в нём отпала необходимость, та драка, наверное, помогла мне осознать, что мне никогда не достучатся до вашего сердца, чтобы я не писала, я всё равно останусь для вас «долбаной чеченкой».
Что со мной произошло за эти двадцать пять лет?... Вы удивлены? Да, я прожила в тюрьме почти весь свой срок, уже завтра я выйду на свободу. Да, я жива, относительно здорова, (право же не стоит считать серьёзными повреждениями отбитую почку и перенесённый в лёгкой форме туберкулёз?).
Да, я выжила, выкарабкалась, с трудом, но для чего? Опять я вернулась к тому, с чего начала. У меня ничего нет, у меня никого нет, я одна в целом мире, я потеряла связь и с матерью, и с сёстрами… Мои муки, казалось бы, закончены, но завтра начнётся лишь новый виток этой чудовищной спирали… Мне некуда идти, меня никто не ждёт…
Некуда, никто, не ждёт – одни не и ни, я человек, которого не было, я человек, которого не будет, я человек, которого нет…
Мне не зачем жить. Меня некому жалеть. Меня никто не остановит. Да это глупо, прожить целую жизнь, пройти огонь и воду и закончить жизнь так… Но у меня нет другого выхода, за стеной и колючей проволокой – есть только пустота и ничего более, а я не могу в пустоте…
Знаете, моего Рамзана убили в тюрьме, много лет назад… Я случайно узнала об этом… Любила ли я его? Не знаю, он просто был моим, моим и всё, и когда его не стало, сплела верёвку из простынь, и старая женщина, убившая своего сына, который её всё время бил, сказала мне:
- Любовь к нему – это единственное, что было в твоей жизни, не оскорбляй её своим поступком…
Я послушалась, но сохранила ту верёвку, теперь она пригодится. Теперь я смогу быть рядом с Рамзаном, я умру не из-за него, я умру потому, что жизнь моя кончилась.

И простите, простите меня за всё… Если сможете…
***
Сколько интересно раз я был на краю смерти? И тонул, и был ранен, и горел, и болел, и падал с лестниц, а, вот, поди ж ты, остался жив. Да, эта костлявая с косой ходила за мной в последние годы по пятам, я как-то даже привык, будет скучно без этой милой старушки, нет, правда. А вот, она, наверное, скучать не будет, у неё ещё много работы, а меня пора уже вычёркивать из маленького блокнотика в клеточку.
Забавно, мы с костлявой близкие друзья, но я ещё ни разу не смотрел ей в лицо, а тут прямо напротив тебя десять человек, флегматично заряжающих свои ружья твоей смертью. Интересно, кто из них убьёт меня? Чья пуля пронзит моё сердце?
Больше всего я боюсь, что не умру сразу, не хочу мучиться, это жутко, лучше быстро, легко…
Забавно, я не обращал внимания раньше, но они читают приговор! Нет, ну это просто смешно! Оказывается, нас ещё в чём-то обвиняют, мы ещё в чём-то виноваты! А по-быстрее нельзя? К чему весь этот цирк? Неужели мы даже быстрой смерти не заслуживаем?...
Ну, слава Богу, наконец-то! На плечо…целься… ну же! Я уже вижу наставленное прямо на меня чёрное дуло, я уже вижу смерть, она улыбается мне… Отпустите! Молю…
Пли!
Как быстро, как легко… Мягкая вкусная пустота… Я кончился, я счастлив… всё…
***
Заключённая Фатима Урзаева была найдена повешенной в своей камере. По факту было возбуждено уголовное дело, которое вскоре закрыли за отсутствием состава преступления.
Она должна была выйти из тюрьмы в день своего самоубийства…
***
Мы опоздали… Я опоздала… Всего на пять минут. Его убийцы здесь: кто связан, кто убит. А его уже нет. Я закрываю его глаза, мне остался только его труп…
Я опоздала…

Главная
Рассказы